- Жизнь и смерть взаимозависимы; они существуют
одновременно, а не последовательно; смерть, непрерывно
проникая в пределы жизни, оказывает огромное воздействие на
наш опыт и поведение.
- Смерть – первичный источник тревоги и, тем
самым, имеет фундаментальное значение как причина психопатологии.
ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ ЖИЗНИ И СМЕРТИ
Мысль о переплетенности жизни и смерти столь же стара,
как письменная история. Всему на свете приходит конец
– это одна из наиболее самоочевидных жизненных истин,
так же как и то, что мы боимся этого конца и тем не менее
должны жить с сознанием его неизбежности и своего страха
перед ним. Стоики говорили, что смерть – самое важное
событие жизни. Научиться хорошо жить – это значит
научиться хорошо умирать, и наоборот, уметь хорошо умирать
значит уметь хорошо жить. Известны слова Цицерона: "Смысл
занятий философией – подготовка к смерти" и Сенеки:
"Только тот человек воистину наслаждается жизнью, кто
согласен и готов оставить ее". Ту же мысль выразил св.
Августин: "Только перед лицом смерти по-настоящему
рождается человек".
Невозможно оставить смерть умирающим. Биологическая
граница между жизнью и смертью относительно четка, но
психологически они переходят друг в друга. Смерть –
это факт жизни; нам достаточно минуты размышления, чтобы
понять: смерть – не просто последний момент жизни.
"Уже рождаясь, мы находимся в процессе умирания; и в начале
присутствует конец" (Манилий). Монтень в своем глубочайшем
эссе о смерти вопрошает: "Почему вы боитесь своего
последнего дня? Он приближает вас к смерти не больше, чем
любой другой день вашей жизни. Не последний шаг создает
усталость: он лишь обнаруживает ее".
Нетрудно (и весьма соблазнительно) было бы продолжить
изложение глубокомысленных цитат о смерти. Практически
каждый большой мыслитель думал и писал о смерти (как
правило, в молодости или ближе к концу жизни); многие
приходили к заключению, что смерть – неотъемлемая
часть жизни, и, постоянно принимая ее в расчет, мы
обогащаем жизнь, а отнюдь не обкрадываем ее. Физически
смерть разрушает человека, но идея смерти спасает его.
Последняя мысль столь существенна, что ее стоит
повторить: вещественность смерти разрушает человека,
идея смерти спасает его. Но каков точный смысл этих
слов? Как именно идея смерти спасает человека? И от чего
спасает?
Короткий взгляд на центральную концепцию
экзистенциальной философии может помочь прояснению. В 1926
году Мартин Хайдеггер изучал вопрос о том, от чего идея
смерти уберегает человека, и у него состоялся важный
инсайт: сознание предстоящей личной смерти побуждает нас к
переходу на более высокий модус существования. Хайдеггер
считал, что имеются два фундаментальных модуса
существования в мире: 1) состояние забвения бытия, 2)
состояние сознавания бытия.
Забвение бытия означает жизнь в мире вещей,
погружение в жизненную рутину. Человек "снижен", поглощен
"пустой болтовней", затерялся в "они". Он капитулировал
перед повседневностью, перед заботами о том,
"каковы" вещи.
С другой стороны, сознавая бытие, человек
сосредоточен не на "как", а на "что " –
не на свойствах и оценках вещей, а на том, что эти вещи
есть, что они обладают бытием. Существовать в данном
модусе, который часто называют "онтологическим" (от
греческого онтос – существование), значит
непрерывно сознавать бытие – не только мимолетность
бытия, но и ответственность за свое бытие (о которой я буду
говорить в главе 6). Лишь в онтологическом модусе
существования человек соприкасается с собой как творением
собственной самости и потому обладает властью изменить себя.
Обычно люди пребывают в первом модусе. Забвение бытия
это повседневный способ существования. Хайдеггер называет
его "неподлинным" – в нем мы не сознаем себя творцами
собственной жизни и мира, мы "спасаемся бегством",
"попадаем в ловушку" и становимся успокоенными; мы избегаем
выбора, будучи "унесены в "никтовость". Перейдя же во
второй модус (сознавания бытия), мы существуем подлинно
(отсюда – частое использование термина "подлинность" в
современной психологии). Мы становимся полностью
самосознающими – сознающими себя одновременно как
трансцендентное (детерминирующее) Эго и как эмпирическое
(детерминированное) Эго; приемлющими свои возможности и
ограничения; конфронтирующими с абсолютной свободой и
небытием – и испытывающими тревогу перед их лицом.
Какое отношение ко всему этому имеет смерть? Хайдеггер
отдавал себе отчет, что просто благодаря раздумьям,
стойкости и "скрежету зубовному" не перейти из состояния
забвения бытия в более просветленное и беспокойное
состояние сознавания бытия. Нужны какие-то неотвратимые и
непоправимые обстоятельства, определенный "экстремальный"
опыт, который "вытряхивает", "вырывает" человека из
повседневного модуса существования в состояние сознавания
бытия. В качестве такого опыта (Ясперс имел в виду то же
самое, говоря о "пограничных", или "предельных" состояниях)
смерть превосходит все остальное: смерть есть условие,
дающее нам возможность жить подлинной жизнью.
Эту точку зрения – что смерть вносит позитивный
вклад в жизнь – не так-то легко принять. Для
большинства из нас смерть ужасное, нестерпимое зло, и любое
сомнение в этом воспринимается в лучшем случае как
неуместная острота. Нет уж, спасибо, мы отлично обойдемся
без чумы и прочих казней египетских.
Но давайте отвлечемся на мгновение от своего отчаянного
"нет!" и попытаемся представить жизнь, в которой
отсутствует какая-либо мысль о смерти. Когда смерть
отрицается, жизнь суживается. Фрейд – по причинам, на
которых ниже я коротко остановлюсь, мало упоминавший о
смерти – полагал, что скоротечность жизни увеличивает
нашу радость от нее. "Ограничение возможности наслаждаться
повышает ценность наслаждения". Во время первой мировой
войны Фрейд писал о притягательной силе войны, возвращающей
смерть в жизнь: "Жизнь и вправду снова стала интересной;
она вновь обрела свою полноту". Когда с исключением смерти
человек теряет представление о ставках в игре, жизнь
оказывается обедненной. Фрейд писал, что она превращается в
нечто "столь же мелкое и пустое, как, например,
американский флирт, при котором заранее известно, что
ничего не произойдет, в отличие от европейской любовной
интриги, где партнеры должны постоянно помнить о серьезных
последствиях".
СМЕРТЬ И ТРЕВОГА
Тревога смерти: важный детерминант
человеческого опыта и поведения
Ужас смерти является настолько сильным и всеобъемлющим,
что на отрицание смерти расходуется значительная доля нашей
жизненной энергии. Преодоление смерти –
фундаментальный мотив человеческих переживаний, начиная от
глубоко личностных внутренних событий, защит, мотиваций,
снов и кошмаров вплоть до самых массовых макросоциальных
феноменов, включая наши памятники, теологии, идеологии,
кладбища со "спящими" на них мертвецами, бальзамирование,
стремление в космос и, по сути, весь строй нашей жизни
заполнение времени, пристрастие к развлечениям,
твердокаменная вера в миф о прогрессе, гонка за успехом,
томление по долгой славе.
Роберт Джей Лифтон описал несколько
путей, которыми человек пытается достичь символического
бессмертия. Только представим себе их всеохватывающие
культурные последствия: 1) биологический путь –
продолжение собственной жизни через потомство, через
бесконечную цепочку биологических связей; 2) теологический
путь – жизнь на ином, более высоком плане
существования; 3) творческий путь – жизнь через свои
труды, через устойчивое влияние личных творении или личное
воздействие на других людей (Лифтон высказывает мысль, что
терапевт черпает личностную поддержку именно из этого
источника: помогая пациенту, он дает начало бесконечной
цепи, поскольку дети пациента и другие связанные с ним люди
передают зароненное им семя дальше); 4) путь вечной природы
– мы продолжаем жить благодаря тому, что принадлежим
круговороту жизненных энергий природы; 5) путь
превосхождения – внутреннего опыта трансцендирования
эго, "потери себя" в переживании столь интенсивном, что
время и смерть исчезают и мы остаемся жить в "непрерывном
настоящем".
Первым, кто четко разграничил страх и тревогу (ужас),
был Кьеркегор; он противопоставил предметному
страху, страху чего-либо, страх ничто: как он сам
путано выразился, "ничто, с которым у индивида нет ничего
общего". Мы испытываем ужас (или тревогу) в связи с
перспективой потерять себя и стать ничем. Эта тревога не
может быть локализована. Говоря словами Ролло Мэя, "она
атакует нас со всех сторон одновременно". Страху, который
нельзя ни понять, ни локализовать, противостоять
невозможно, и от этого он становится еще страшнее: он
порождает чувство беспомощности, неизменно вызывающее
дальнейшую тревогу. (Фрейд считал тревогу реакцией на
беспомощность: он писал, что это "сигнал об опасности" и
что индивид "ожидает наступления ситуации беспомощности").
Как мы можем бороться с тревогой? Смещая ее от ничто
к нечто. Именно это Кьеркегор имел в виду, когда писал,
что "ничто, являющееся объектом ужаса, так или иначе,
становится все более чем-то". И это же имел в виду Ролло
Мэй, утверждая, что "тревога стремится стать страхом".
После того как нам удалось трансформировать страх ничто в
страх чего-либо, мы можем начать защищаться – избегать
объекта страха, искать союзников против него, создавать
магические ритуалы для его умиротворения или планировать
систематическую кампанию для обезвреживания.
|